Участники ВОВ: биографии, документы, фотографии

Ленинградская блокада

В обороне Ленинграда и прорыве блокады города на Неве участвовали наши земляки, призванные на фронт из Тукана. Имена погибших солдат: Александров Василий Федорович, Глазунов Иван Егорович, Гордеев Иван Александрович, Ильичёв Василий Николаевич, Ильичев Федор Иванович, Исаев Николай Ильич, Кичуркин Семён Ефимович, Копытов Владимир Михайлович, Серёгин Борис Николаевич, Серегин Егор Иванович, Юрочкин Пётр Васильевич.
Из вернувшихся с победой и награжденных медалью «За оборону Ленинграда»: Аверьянов Василий Сидорович, Антипов Алексей Наумович, Бардин Николай Исаевич, Быков Иван Дмитриевич, Галкин Григорий Игнатьевич, Казачков Михаил Иванович, Прохоров Иван Михайлович, Серегин Яков Трофимович, Тихообразов Алексей Васильевич, Хайдаров Мансур Ганеевич.

Аверьянов Василий Сидорович

Дети подросли, и в конце сороковых годов Василий Сидорович вновь женился, новая семья поселилась в Тукане. Василий Сидорович работал в местпроме, затем в вечерней школе конюхом (благо школа была не далеко от дома). Казенную рабочую лошадь содержал дома. Вот как вспоминает один из тогдашних школьников: «Василий Сидорович был среднего роста, плотный. Ходил на култышке с костыликом (нам это было в диковинку). Разговорчивый, всё про коня нам рассказывал (как ухаживать, кормить), о войне – никогда». Таких людей называли «лошадниками». Семья Аверьяновых проживала в небольшом домишке по улице Горной дом 15 (ныне этот участок относится к улице С. Юлаева). В настоящее время дом снесен, только дерево, посаженное в садочке, напоминает о хозяевах. В восьмидесятые годы Василию Сидоровичу как участнику ВОВ поселковый совет выделил квартиру в бараке по улице Пролетарской. Жена Анастасия Григорьевна, в девичестве Миронова родом с Ермотаево (отчим Миронов Герасим Ефремович), трудилась в Туканской пекарне. Двоих сыновей Бориса (1952) и Анатолия (1956) воспитали Василий Сидорович и Анастасия Григорьевна. Оба они проживали в Белорецке, трудились на комбинате: Борис в доменном цехе, Анатолий волочильщиком. К настоящему времени Бориса нет в живых. Анатолий Васильевич вспоминает об отце: «Отец был «серьезный товарищ», как говорится «не забалУешь». Несмотря на инвалидность, работал всегда, да и свое хозяйство держали (корова, лошадь). Вспоминаю сенокос, как жили неделями в балагане на покосе. Отец ходил на самодельном протезе, и когда ему привезли медицинский фабричный, он не смог его носить. Так до смерти ходил на липовой деревяшке. Отец редко делился воспоминаниями о войне: ну что холод, голод, бомбежки. Отец рассказывал, что по призыву с 1933 года он каждый год бывал на военных сборах в летних лагерях под Оренбургом, где велась военная подготовка по принципу казачьих лагерей. Он уезжал на три месяца из дома, было трудно, но эта военная подготовка очень пригодилась уже в военных полевых условиях. Внук Василия Сидоровича, мой сын Артем, живет в Санкт-Петербурге. Он нашел имя своего деда Аверьянова Василия Сидоровича на одном из обелисков в Невской Дубровке, где шли ожесточенные бои при обороне Ленинграда». Внуки, правнуки Василия Сидоровича живут и трудятся в Зигазе, Тукане, Белорецке и других городах нашей России, с гордостью нося фамилию деда — Аверьяновы.
Прожил Василий Сидорович трудную жизнь (война, разруха, инвалидность), но прожил достойно. Умер в возрасте 80 лет как раз в канун своего дня рождения — 11 февраля1989 года, похоронен на кладбище с. Тукан. Орденом Отечественной войны 1 степени, Медалью за Мужество, Медалью «За победу над Германией» и юбилейными медалями « За Победу в ВОВ» награжден Василий Сидорович. А вот медали «За оборону Ленинграда» не было, но взамен этого Василий Сидорович стал героем рассказа Игоря Максимова.

Сидорыч

За овражком, что рассекает Горную улицу, как противотанковый ров, второй дом по правую руку за мостком — Василия Сидоровича. Тридцать лет он живет тут безвыездно, а теперь и безвылазно: куда подашься на одной ноге, если за плечами давно за семьдесят?
Горит печь. Поплескивает красными языками в расползающиеся сумерки, постреливает золотыми брошками-застежками, разлетаются они сизыми осколками, напоминая старому солдату о жарких боях, о веселых и тяжких походах, о том, что уже отошло туда, откуда никакой кочергой не выгребешь. А ведь был и он — конем не стоптать, солдат был, богатырь! Картошку и сейчас варит по-солдатски.

• Ты знаешь, как варить правильно? — спрашивает он, улыбаясь из седой щетины и поблескивая полынно-сизыми глазками. — Дюже чисто не мой. Там разными щеточками, как пишут, мочалочками не три. Нужно, чтобы землей немножечко припахивала. Разрежь. Соли покруче, не бойся. И — в пыл. Люблю с разварочки, рассыпчатую! А лапша там, разные каши — хоть перловка, хоть и гречка — приедаются. Даже яблоки. День поешь, два, а там… А картошка — никогда. Что за фрукт такой?! Теперь как живем? Слава богу, есть что жевнуть, не то, что в войну или, скажем, в сорок седьмом. Теперь сахару едим больше, чем тогда хлеба.
• Неужели так, Сидорыч?
• А то как же? Скажи сейчас молодым: «карточки», засмеют, глаза на лоб, подумают: «фото», а про хлебные, про рыбные и на всякие крупяные и не слыхали. В Ленинграде на эти самые хлебные по шестьдесят граммов в сутки давали.
• Ну а еще-то чего?
• Шестьдесят грамм — и все. Да кабы хлеб — сухари, наполовину с мышиным говном, позеленевшие, как…
• И не говори…
• Это гражданским. Бывало, стоит очередь у магазина в 3-4 ряда, человек, может, тыщу, а то и больше. А радио: «Внимание, граждане! Объявляется воздушная тревога! Всем укрыться в бомбоубежище!» Очередь и не ше-лох-нет-ся! Тысячи — и не двинутся! За хлебом под бомбами стояли! Глядим — летят крестатые. Ну мы, военные, — другое дело, а радио: «Приказываем укрыться в бомбоубежище!» И никто! — «Что сейчас, — говорят, — умирать, что немного погодя». Немец — бомбить. Наши — по нему, он — по нам. И такая карусель в небе закрутится, такая кутерьма на земле завяжется, что не приведи Бог!
  Он помолчал, затряс липовой деревяшкой, достал кисет — и синеватая пелена поплыла по избенке.
• Ленинградцы — золотой народ: чего не спроси — все объяснят, сделают, отдадут последнее, поделятся. Я там всю блокаду был от первого до последнего дня. Нагляделся… Дружок у меня был. Он на охране Смольного стоял. Пушки-зенитки там у них на крыше, ночью зажигалки сбрасывали. На дежурство ходили. Помню, говорит, поднимался на крышу — лежал у подъезда убитый, спустился утром — у него уже ляжка отрублена. Го-лод… — прохрипел Сидорыч.
  Затянулся и долго не выпускал дым почему-то. Это действительно город-герой! И все-таки один!
• Помню, еще склад муки стоял. Шириной вот как наша изба, метра три высотой и длиной как отсюда до школы, метров двести. Замаскировано все, как следует, сосенками обставлено, белым материалом обтянуто. И все-таки разбомбил, подлец. Как начал молотить — только пыль! Мешки в воздух летели, в пух-прах измесил все. А потом листовки: «Сдавайтесь, пока с голоду не подохли». Показать бы это сейчас все — не поверили бы: люди снег лизали, ладонями собирали муку со снегом. Я теперь, как Настя дает коровенке ломоть перед дойкой, — аж глаза зажимаю, перед самим собой совестно. Это же хлеб! Жизнь наша! — И закачался на табуретке, закашлялся, поскрипывая табуреткой.
• Я сейчас только что у отца книжку видала, — сказала Настасья Герасимовна. — «Облахада» называется.
• «Блокада Ленинграда», — строго поправил муж. (Хотя книжка, как я узнал позже, называется «Ополченцы надели кители»).
• Да, может и так, — согласилась Настя. — Там картинки всякие: как в очередях убивало молоденьких, у проруби на Неве — с салазками, и сказано: «А ведь они могли бы жить». Лежат. Люди рядом. Смотрят. Стоят… И еще написано, без чего жить можно: «без сахару, без жиров, без картошки, а без хлеба — нельзя».
• Без хлеба — никуда! — пробасил Сидорыч. — Всему делу голова… Вот нам, военным, например, сто двадцать грамм давали.
• Как, всего сто двадцать?
• Да-а-а.
• А сколько же раз ели?
• Сколько хочешь, столько и ешь, — улыбнулся.
• Ну, а приварок?
• Ба-лан-да! — зло отрезал. — Болтушки нальют, пока с кружкой от кухни идешь, выпьешь.
• А почему с кружкой?
• Котелком делать нечего было.
  Помолчал, что-то, видимо, еще вспоминая и, как отлегло, полушутя добавил:
• И немец подкармливал. На то она и Невская Дубровка. Начнет долбать — все с землей смешает… Своим консервы кинет, а ночь — нам достается который раз.
• Слыхал про эту Дубровку. И в книжках читал. Она вроде косы, тянется по карте эта Дубровка?
• Вот-вот. Вдоль Невы. Там мы стояли. Пушки с колес поснимали.
• Так Вы, Василий Сидорыч, с самого начала в обороне Ленинграда участвовали? — переспросил я, впервые обратившись на «Вы» и поняв вдруг, что даже ставить себя рядом с ним нельзя, нескромно как-то — не награды определяют заслуги человека перед Родиной, а его личный вклад в дело Победы.
  Хоть я два года с лишним не отходил от своих «катюш», немало помолотил, и ранен, и контужен, и награды есть, но все это ни в какую меру нельзя сравнить с заслугами Василия Сидоровича Аверьянова, награжденного лишь одной «Красной Звездой», но так и не получившего медали «За оборону Ленинграда». Помимо трехлетнего голодания, ежечасной угрозы смерти, отчаянных артиллерийских дуэлей с фашистскими батареями, Сидорыч в вложил в этот фонд Победы не только храбрость, мужество, но и фунтов пятнадцать своего тела, крови, и боль свою, и все, что есть самое лучшее в жизни — молодость.
• Значит Вы блокадник? — переспросил я.
• С первого часу, — сказал Сидорыч. — Только проскочил эшелон, и сомкнулись клещи. Как успели — сами не знаем. Восемь километров разрыв сперва был, а как проскочили, слыхали — 800 метров оставалось. Половина погибла…
• А откуда вы ехали?
• Из-под Москвы.
• А под Москву как попали?
• А из-под Ленинграда. Когда немец на Москву наступал, нас бросили на московское направление. Там я и Жукова видал.
• Неужели?
• Вот как тебя.
• Как же это?
• Не помню, на какой станции… Прибыла сибирская дивизия. Подкрепление. Дыры латать. Под Москвой сначала и сплошной обороны-то не было. Новенькие все эти сибиряки, чистенькие, точно гривенники, аж блестят. Разгрузились. Пушки, ящики в стороне, машины. Солдаты, офицеры кучками ждут приказа. И вдруг, откуда ни возьмись «виллис» подкатил. И — военный. В плаще. Плотный такой, словно из чугуна вылит — и к офицерам. Как начал «укладать» … как начал «укладать»! Офицеры вытянулись, очумели будто. А он: «После козырять будете! Вы что, — говорит, — не знаете, куда прибыли? Вы думаете немец там, — и показал на Сибирь. — А он — вот он!»
  Подбежал командир — и сразу стронулось все и пошло «вперед!» Пошло, загремело. Я поотстал от своих, не помню, как случилось, наши впереди уже были, подошел к шоферу, спрашиваю: «Скажи, браток, кто это?» — «Маршал Жуков».
  У меня аж дух перехватило. Вот он, оказывается, какой! А шофер: «Не успеваю рулить, того гляди из глаз упустишь». Вот тут всего раз и видал. Под Москвой. Да, а как от Москвы отогнали, нас опять под Ленинград бросили, и в тот день, как прибыли, замкнулось кольцо. И чего там только не было в этом кольце! Стояли насмерть… Три года, до тех пор, пока не прорвали. А знаешь, как в обороне сидеть?! Ждешь. Ходишь. Куришь. Что будет через час-два не знаешь. Стараешься не думать, а мысли все равно точно льдины весной сплываются, в омуте кружатся. Смолишь одну, бросаешь, другую завертываешь. 14 января было 44-го. Под утро и табак, и папиросы кончились. Смотрим — ракета. Холодно. Небо седое, серое. Одна взвилась, другая и красная!
  «Огонь!», «Огонь!» — раздались команды. Дрогнули перелески, болота, дрогнул воздух, опрокинулось небо, засветилось. У нас пушки здоровые. Впереди бьют, сзади, с флангов, кричи чего хочешь — не услышишь: только по губам да рукам разговариваем. Гром из стороны в сторону шарахается — бывает ведь, когда летом гремит, раскаты… Оглохли. Час бьем, другой, третий. Снег растаял, почернело вокруг. Я думал на нашем участке, а оказывается, по всему Ленинградскому фронту. Только кончаем, другие начинают, потом самолеты. Одни разгрузятся, другие летят. Эти отбомбят, третьи… А как «Катюши» заиграли, вот началась музыка!
  Потом танки пошли. Сверху штурмовики прикрывают. Одна батарея вперед, другая сзади. Здорово все было отлажено. «Взаимодействие всех родов войск», — торжественно произнес Сидорыч слова, которые так часто встречались в приказах Верховного Главнокомандующего.
• Нашему главы поднять не давали. Но сопротивлялся отчаянно. Огрызался. В прорыв за танками пошли саперы, дорогу расчистили. Прорвали блокаду. Три дня я еще наступал со своей батареей. Три последних…
  17 января сидим, обедаем под бугром. Принесли сала, кипятку, сухарей. И вдруг — у-у-х! Как ахнет! Тяжелый. Семерых наповал. Свернулась моя нога, повисла на голенище. Положили на носилки, принесли, укол от столбняка кривой иголкой дали…
  -А зачем кривой?
• Прямой, видно, не было…
  Двойную норму всадили, чтоб заражения не было, санинструктор спирту в поварешке поднес. Лежу… Нога как тумба стала, краснеет, заражение пошло… Жгуты не помогают. Госпиталь в лесу стоял, а там нашего брата! В сарае на соломе! А немец бьет, достает. К вечеру до Ленинграда добрались. Ампутировали. И пошел я по госпиталям. Сначала в Ладогу, потом еще куда-то, потом в Свердловск попал…

В 1933 году молодой зигазинский углежог натянул на плечи гимнастерку… Легкой показалась ему русская семилинейная винтовка, весившая чуть ли не полпуда, легкая в сравнении с полутораметровыми березовыми плахами, что сажал в печь Сидорыч.
О многом он вспоминал… И то, как, весело чеканя шаг, подходили они к столовой. С песней. Оттуда, словно из улья, доносится ровный дружный гул, льются звуки духового оркестра, манит нестерпимо здоровая солдатская пища.

• Выше ногу! — командовал старшина батареи.
  Р-раз, р-аз, ах-ах — отдавалось под сапогами. На всю ступню ставил Сидорыч «ножку», полный сил и необычайной легкости, какая бывает только в молодом и здоровом теле. Он готов был, казалось, насквозь пробить земной шар! Глухой пыльный плеск взлетел из-под ног красноармейцев.
• Бат-та-рея! — растягивал лихо старшина и, чуть задерживаясь и пропустив для форсу пару тактов, с гиком обрывал: «Стой!» И все замирало. Только облачко пыли, тащившееся сзади, налетало, обволакивая темные спины батарейцев.
  Предвоенные годы. Годы перевооружения и создания сильной кадровой армии. Восемь лет отслужил Василий Сидорыч в «кадрах», потом война. Это он стоял на защите Москвы, у пушек, снятых с колес — у Невской Дубровки, у Детского Села. Он прорывал и оборону…
  Ищут, наверное, следопыты из Невской Дубровки, из Ленинграда защитников, освободителей. И не найдут, как и не нашли прежде. Непреодолима наша человеческая косность и равнодушие. Это только у Агнии Барто «никто не забыт, ничто не забыто»…
  Однажды я видел его торжественно-радостным, ликующим. Был май. Ковыляет на липовой деревяшке, опираясь на костылик. В черном «диагоналевом» костюмчике, такой милый, чистенький, побритый, на груди развеваются атласные концы галстука… От клуба до дому шел у всех на виду через три улицы, шел к Настасье Герасимовне почетный пионер.
• Вот дурень старый! — воскликнула она восхищенно, всплеснула руками и засветилась от счастья.
• Пионеры… наградили… Приняли в отряд, — оправдываясь, ответил Сидорыч. Он даже покраснел, то ли от отблесков алой ткани, то ли от лучей «Красной Звезды», что красовалась на лацкане.
  Двух сынов вырастили они с Настей. За обоих пришла благодарность из армии. Один отслужил, другой подводник, приходил к 9 мая на побывку. Народу собралось, усадить некуда было… Спал подводник на раскладушке. Так пришлось.
  Интересная и трудная жизнь у Василия Сидоровича. Всеобщее уважение в поселке. Всегда у них люди. Добавили пенсию…
• Ну, как жизнь? — спросил он меня.
• Ничего, идет потихоньку, как Вы?
• Тоже ничего. Куда теперь спешить? Вот сердчишко начинает пошаливать, а так бы — живи.
• Интересно Вы прожили жизнь, — сказал я ему.
• Не так интересно, как трудно. — И заковылял на свою Горную.

Нет уже Сидорыча, умерла и Настя. Да и из моих дружков уже никого на поселке. А уходило сразу 180 человек…

Бардин Михаил Исаевич

Война с Японией закончилась 3 сентября 1945 г. Родина высоко оценила мужество и героизм, проявленных Михаилом Исаевичем на полях сражений, наградив его орденом Великой Отечественной войны II степени, медалью «За боевые заслуги» и другими наградами.
В родные края Михаил Исаевич вернулся в ноябре 1945 г. В декабре 1945 г. поступил в Туканское депо помощником машиниста. 23 февраля 1946 года женился на Аверьяновой Александре Ивановне. Перед самой пенсией работал дежурным по депо. Достойную жизнь прожили супруги Бардины. Вырастили четверых детей. Умер 28.12.2013 г., похоронен Тукан.

Васильев Николай Петрович

Гневнов Иван Павлович

Жижин Семен Александрович

После войны работал учителем в рабочем поселке Комарово (что недалеко от Ермотаево). Женился в 1946 году. Старшая дочь Зоя родилась в октябре 1946 года, сын Юрий — в 1949 в Ермотаево, я (младшая дочь) Людмила — в 1958 году. В 1956-57 (не скажу точно, но до моего рождения) семья Жижиных переехала на Бзяк (подсобное хозяйство) и прожили там до 1972 года. Семен Александрович учительствовал в начальной школе вместе с женой (моей мамой) Жижиной Еленой Михайловной. Мама родилась недалеко от Красноусольска. В годы репрессий их родителей сослали в Ермотаево. Мама до войны закончила 10 классов Туканской школы. Для многих детей Бзяка они стали первыми учителями. Мои родители всегда гордились своими учениками: Рыбаковой Тамарой, Самигуллиной Нилей, Резовым Петей, Винокуровой Ниной и Тамарой и другими, я уже не помню. Затем был ещё один переезд в город Нефтекамск. Папа родом с этих мест, когда мы переехали в Нефтекамск, то первое время жили у его сестёр. Потом получили своё жильё. Работал в школе № 5 города Нефтекамск до пенсии, и в 1980 году закончил свою трудовую деятельность. Умер 29 октября 1992 года, похоронен в Нефтекамске. Я сама по примеру родителей стала учителем начальных классов».
Ниля Самигуллина рассказывает о своем первом учителе Жижине Семене Александровиче: «Семен Александрович был человеком спокойным и уравновешенным, никогда не повышал голос, ко всем ученикам относился ровно, всегда поддерживал старательных детей. Я помню, это было во 2 классе, он пришел на урок с книжкой, и сказал: «Мне нравится когда дети любят читать, в вашем классе хорошо бегло читает Ниля». И он дал мне почитать книжку, которую держал в руках. Это была повесть Аркадия Гайдара «Чук и Гек». А уже в 3 классе одной из первых мне Семен Александрович разрешил писать шариковой ручкой. Запомнилось как на уроках физкультуры он нас учил играть в русскую лапту. Он всегда ходил аккуратно одетым, в костюме. А весной и осенью ходил в длинном черном пальто, нараспашку. Когда я училась в старших классах в туканской школе, уроки по литературе вел Максимов Игорь Павлович. По почерку преподавания, по отношению к ученикам, по поведению Семен Александрович и Игорь Павлович были похожи. Оба из семей раскулаченных, прошли войну, видели смерть и насилие, но при этом остались Людьми — Людьми с большой буквы. Я благодарна судьбе, что в моей жизни были такие учителя. Низкий им поклон, вечная слава, светлая память».

Неудачина Екатерина Ивановна

Это был уже второй поток, когда призывали девушек (первый поток призыва девушек был в конце 1941 года). Группу девушек направили служить в авиационные части, которые находились в Куйбышевской области в гарнизоне города Чапаевска. Военная специальность – укладчица парашютов. В этих частях прослужила в течение шести месяцев, а затем была переведена в штурмовой авиационный 949 полк по этой же специальности.
Война затянулась на четыре года с холодными зимами, проливными дождями, знойными летними днями. Тяжело было на войне, но особенно женщинам. Война не знает расписания и режима, поэтому и бессонные ночи, и ранние подъемы изматывали сильно. Наша героиня – Катенька маленькая ростом еле-еле справлялась с тяжелыми парашютами, но свою беспомощность, беззащитность и усталость не показывала никому.
В часы отдыха писала домой письма и долго-долго ждала ответа. Письма из дома приходили редко, полевая почта долго искала по фронтовым дорогам адресата. Но какие же это были самые счастливые минуты у солдат – письма из дома. Читая шёпотом письмо, переполненное любовью, домашним теплом, солдат чувствовал прилив радости, счастья и сил бороться. Письма Екатерине на фронт писали любимые сестрёнка Люда и братишка Гена.
В мае 1943 года бойца Неудачину Екатерину переводят старшим писарем в штаб интендантства при гарнизоне. В мае этого же года попросилась направить в действующую часть на фронт. Просьбу удовлетворили и определили её в ПАРМ (полевые авиационные ремонтные мастерские) . Екатерина Ивановна вспоминала: «Ремонтные мастерские работали круглосуточно. Ежедневно вылетали в бой несколько десятков самолётов. В небе они должны работать без ошибок, поэтому механики перед тем, как дать «добро» на полёт, должны обстоятельно обследовать все механизмы. Может, подвигов мы не совершали, но каждый прожитый день на фронте – подвиг». Авиационные ремонтные мастерские, где проходила службу Екатерина Ивановна обслуживала 3-тий Украинский и Юго-Западный фронта. Фронтовой путь её лежал через Сталинград в Днепропетровск, Запорожье, Кривой Рог, Одессу. Из Одессы через Румынию в Болгарию. В Одессе пробыли продолжительное время, где на территории «Джутовой фабрики» ремонтировали моторы поврежденных самолетов.
После войны Екатерина Ивановна вернулась в свой родной посёлок. Всю свою жизнь проработала на одном месте – библиотекарь Туканской средней школы. Имела много военных и трудовых наград. Перебирая даты своей жизни, Екатерина Ивановна часто мысленно вспоминала войну, окопы, фронтовой быт, солдатскую дружбу, тех ребят, которых отправляли в боевые полёты и ждали с нетерпением их возвращения. Но очень редко делилась этими воспоминаниями с близкими – уж очень они были тяжелы. С фронта Екатерина Ивановна прислала всего лишь одну фотокарточку (которую публикуем), фотографироваться в виду секретности запрещали.
Екатерина Ивановна воспитала двоих детей, с радостью водилась с внуками, дожила до правнуков. В семье дочери Просолуповой Галины Александровны бережно хранятся фронтовые письма и открытки, документы и награды дорогой мамы. Своим домочадцам в память о себе Екатерина Ивановна оставила семейную библиотеку, которую собирала долгие годы. Любовь к чтению, сподвигла её к выбору профессии – библиотекаря и собиранию книг для домашней библиотеки. Внук Просолупов Андрей вспоминает свою бабушку доброй, спокойной, отзывчивой. Он помнит вкус пирогов и дружной семейки из русской печи на столе у бабушки. Она своим детям и внукам привила любовь к чтению хорошей литературы. Екатерина Ивановна умерла в 2008 году на 87 году жизни, похоронена на кладбище села Тукан. Комментарий от Найли Рашитовны Гумеровой: Все мы помним Екатерину Ивановну. Все, кто учился тогда в нашей школе. Удивительно, но не помню, чтобы Екатерина Ивановна гордилась своим званием ветеран войны, чтобы вообще где-то говорила об этом. Вот они, настоящие ветераны. А не те, что будут стоять с «иконостасом» на груди 9 мая на трибуне Кремлевской стены. И жаль, что тогда, когда настоящие ветераны были живы, они мало рассказывали нам о войне. Наверно, это им было тяжело. А теперь их нет… Читаю о фронтовом прошлом Екатерины Ивановны, и душа наполняется болью за то, что при жизни не сказали ей Спасибо за ее подвиг. Светлая память Екатерине Ивановне и всем нашим ветеранам.

Серёгин Иван Сергеевич

Когда они захватили Бендеры, бои стали затихать. Но нет, нет, враг проявлял активность, жестко огрызаясь. И снова Иван Сергеевич в боях под Бендерами получил ранение, потом госпиталь. В третий раз осколок вражеского снаряда попал в него, командира минометного расчета, когда его подразделение оказалось под перекрестным вражеским огнем. В этом бою он потерял многих боевых друзей. С боями прошли: Молдавию, Румынию, Югославию, Венгрию, Австрию. При форсировании реки Дунай наши солдаты захватили берег реки. На высоте, возле реки, были немцы. Противники друг к другу стояли очень близко, так что можно было рассмотреть каски и погоны. Стрелять приходилось, чуть ли не в своих.

В Австрии на высоте Стражен Иван Сергеевич встретил Победу. Генерал армии Говоров Леонид Алексеевич лично вручил Серегину очередную награду. Но на этом 57 Армия не остановилась, двигалась вперёд, потому что могло быть оказано сопротивление ещё оставшихся в живых фашистских захватчиков.
Когда часть расформировывалась, первую партию демобилизовавшихся воинов сопровождал в эшелоне Иван Сергеевич. По приезду в Уфу ему был дан отпуск- 20 дней. В отпуске его застал указ «Воинов с тремя ранениями демобилизовать».
Он вспоминал: «Мое самое яркое фронтовое воспоминание: когда наша часть стояла на берегу реки Дунай, к нам приезжали артисты. Среди выступающих была артистка Мария Мордасова. На открытых площадках машин были песни и пляски».
За мужество и отвагу, проявленных в боях с фашистскими захватчиками, Родина высоко оценила подвиг солдата, наградив его орденом Отечественной войны второй степени, медалями «За взятие Вены», «За боевые заслуги», «За Отвагу» и другими медалями. Вернувшись в родной поселок Зигаза, Иван Сергеевич поступил на работу объездчиком в лесничество. В 1947 году женился на Кузнецовой Екатерине Максимовне. В 1953 году переехали в посёлок Тукан, где он отработал более 30 лет в лесничестве, достигнув должности мастер леса. Его труд был неоднократно отмечен медалями, грамотами, ценными подарками. В 1957 году Иван Сергеевич был удостоен чести представлять наш район на Всесоюзной сельскохозяйственной выставке. В 1984 году вышел на пенсию. Семья жила по улице Маячная, на самом возвышенном месте Тукана в добротном доме построенном самим Иваном. Дом Серегиных, сделанный с любовью и аккуратностью и сейчас радует глаз односельчан. Иван Сергеевич всегда отличался порядочностью, работоспособностью, аккуратностью. В семье воспитывались сын Виктор и дочь Вера. Иван Сергеевич умер в 2007 году, похоронен в Тукане. В настоящее время дочь Вера живет в Гае Оренбургской области. Жива её мама Екатерина Максимовна, она живет с дочерью, ей 97 лет. В семье бережно хранят воспоминания об Иване Сергеевиче. Материал собран к 9 мая 2024 года.

Серёгин Яков Трофимович